Intervijas

Авторская дерзость Дависа Симаниса

21 января состоится мировая премьера латвийской драмы "Запорошенные пеплом" (Pelnu sanatorija) Дависа Симаниса. Режиссер поделился мнением о новом фильме, культуре и целой эпохе.

18.01.2016

Давис Симанис о новом фильме, культуре и целой эпохе.


21 января состоится мировая премьера латвийской драмы “Запорошенные пеплом” (Pelnu sanatorija) Дависа Симаниса. Действие картины разворачивается в 1917 году в Курземе. В последние дни войны отставного немецкого врача Ульриха направляют в укромный санаторий, где лечатся контуженные и психически травмированные солдаты. Ульриху открывается странный, иррациональный мир, в котором царят покой и забвение.

Симанис написал сценарий вместе с сестрой Табитой Раудзате. История киноленты является вымышленной, в то же время она основывается на реальных исторических событиях конца Первой мировой войны. Автор повествует о конце мышления и культуры, который принесла с собой война – время, когда ужасы затмили просвещение, создав иллюзию рационального мира.


Это Ваш полнометражный дебют в художественном кино. Каков был первый опыт?

Давис Симанис: Я немного лукавлю, когда говорю, что “Запорошенные пеплом” – моя первая работа в игровом кино. Прошлогодняя картина “Бегство из Риги” все же является смесью и документального, и художественного кино, потому что фильм постановочный и там играли актеры.“Бегство из Риги” – представитель жанра docudrama, где реконструируются события. Если говорить о более эпическом размахе, то “Запорошенные пеплом” – мой первый художественный фильм.

На Ваш взгляд все ли удалось? Что удалось лучше всего, а что нет?

Вы знаете, удалось воплощение идеи путешествия во времени. Склонен верить, что получилось переместить зрителя в среду и дух Первой мировой войны. Главное в этой киноленте – правдоподобие происходящего – что мы видим и слышим.

Кажется, удалось даже лучше, чем задумывалось. Меня поразил актерский состав, который превысил все мыслимые ожидания. Они были превосходны. “Запорошенные пеплом” – своеобразная шоковая терапия, которая не дает никаких надежд или лестных импульсов. Все происходит медленно и порочно, в результате чего люди попросту погибают. Война убивает случайно, поэтому фильм представляется жутким.

Сталкивались ли с технически сложными эпизодами?

Да, эпизоды германских бойцов в окопах. Было очень затруднительным изображение массивных военных действий в замкнутых условиях. Дело не столько в бюджете, который естественно влияет на итог. Существенно само ощущение страшной войны. Мы показали эффектные отрывки взрывов, которые толкают на эмоции. Для этого камерных сцен достаточно.

Война не определяется крупным физическим конфликтом с баталиями, перестрелками и кровью. Главный конфликт происходит внутри человека. В войне все вовлечены и все погибают либо физически, либо душевно. Нет победителей в полном смысле слова. В данном случае санаторий – мрачная метафора гибельного и мнимого убежища. Жители санатория стремятся отстраниться от войны, но та поглощает их умы. Во время войны изолироваться невозможно.

Вы – жесткий режиссер или даете свободу своим коллегам?

Я точно не строгий, а технический режиссер. В подготовительный период и на площадке для меня важна спокойно-конструктивная атмосфера. Я стараюсь не вдалбливать актерам свои идеи. Мы обсуждаем темы и сцены, после чего я работаю намеками и параллельно подправляю, если считаю уместным. Нет смысла быть диктатором, потому что это всех выматывает. Впрочем, без нужного мне кадра съемки никто не покидает. Стержневая черта для режиссера – интуитивность, когда мы говорим о подсказках со стороны. Нельзя бегать из стороны в сторону по зову человека извне, иначе получится другая картина без понятия о том, что по-настоящему делаешь.

В кино Вы – перфекционист, реалист или авангардист?

Предпочитаю обитать между перфекционистом и авангардистом. Я крайне строг к деталям. Чрезвычайно важно использовать язык кино настолько широко, насколько возможно. Такой подход я требую не только к себе, но ко всем фильмам и создателям. Нужно смело экспериментировать с киноязыком, уметь показывать состояние персонажей без их телесности. Игра с жанрами может увести в абстрактное кино и в этом я не вижу ничего преступного. Тут нужно напомнить про длительные кадры, которые будто останавливают время. Их я и использовал в “Запорошенные пеплом”. Кроме того, я одержим контролем. Люблю держать все в поле зрения.

В фильме атмосфера доминирует над сутью…

Справедливо. “Запорошенные пеплом” – это гипноз в странном пространстве. Не случайны сны и воспоминания героев, где демонстрируются эпизоды войны. В фильме слои сознания смешаны.

“Запорошенные пеплом” – чисто авторский артхаус. Есть ли желание снять жанровое кино?

Да, это грязный фильм, а чистый жанр относится к массовому кино. Моя маленькая мечта – настоящий латвийский вестерн. Здесь совершенно не обязательно наличие степей, коней и мужчин в шляпах. Фабула проста – одиночка, который противостоит злодеям. Правда, для такого фильма нужно созреть.

Сейчас же я озадачен другим фильмом, действие которого разворачивается в период немецкой оккупации Латвии, а главный герой – латвийский праведник мира Жанис Липке, который прославился спасением евреев. Эта картина уже будет с прямолинейным повествованием, то есть более прозрачной для понимания.

Оскар Уайльд как-то сказал, что “критики вам простят все, кроме успеха”. Как Вы относитесь к критике? Какую публику желаете привлечь и какие ожидаете услышать отзывы?

Реагирую спокойно, стараясь критику понять. Одно дело, когда меня не любят личностно. Совершенно другое, когда мою работу обсуждают осмысленно. Меня интересуют рецензии кинокритиков, поэтому я их читаю. Несомненно, “Запорошенные пеплом” вызовет серьезную полярность мнений. Критик пришел и посмотрел фильм, пытаясь разглядеть замысел. Порой по окончании фильма даже сам режиссер путается в собственном творении. Критики дают разъяснение киноленте. Автор закончил фильм и отдал. Что хотите, то и думайте. Воспринимать суждения болезненно нет смысла, ибо так можно сойти с ума. Однако и зазнаваться – пагубно. Как дальше работать, если один говорит, что фильм гениален, а другой говорит – очевидное гавно?

У меня есть круг людей, к которым я обязательно прислушаюсь. Если Янис Путниньш, Эдмундс Янсонс или Айк Карапетян заявят, что я что-то делаю не так, то их мнения – весомый сигнал, потому что они напрямую связаны со мной. Хотя и здесь тоже действует внутренний контроль.

В Латвии люди из киноиндустрии разобщены, а нужно иметь связь с каждым. К примеру, с Айком Карапетяном мы обмениваемся опытом, присылаем друг другу монтажные наброски. У нас с ним вообще братские отношения. Даже после съемочного дня фильма “Запорошенные пеплом”, где Айк участвовал в амплуа режиссера второй камеры, мы жили в одном гостиничном номере и обсуждали детали картины.

Важно ли режиссеру дружить с властью?

Ни в коем случае, каким бы ни был строй системы.

Как отличить пропагандистскую картину?

Зритель почувствует. Фильм может быть гениальным как изобразительностью, так и деструктивностью. Кино теряет свойство искусства, когда становится идеологическим инструментом. Меня страшит тема прославления патриотизма. Власть не должна влиять на перо художника. Это не значит, что такие картины не нужно выпускать, но их качество должны обсуждать люди из сферы кино, а не политики с их политическими интригами. Кино – мощное оружие, с которым следует быть осмотрительным.

Между прочим, в США учат историю по голливудским фильмам. Думаю, это преступно субъективно. Система придумала одну идею, а потом ее тиражирует. Такой подход к академическим вопросам является чисто идеологическим.

В чем отличие бытовой правды от художественной?

Возможно, “Запорошенные пеплом ” дает ответ на эту тему, потому что там заметна условность. Странность фильма отражает неоднозначность истории. Когда показывают документальную историю, люди склонны верить экрану, а здесь побуждается интерес к истории. Кино может дать исторические эмоции, абстрактное состояние, но не истину.


“Запорошенные пеплом” – мучительный фильм о войне с призывом к гуманизму.

“Запорошенные пеплом” завораживает, страшит, но также усыпляет и утомляет. Медленный и вычурный артхаус, где нет персонажей, а есть люди, которые входят в кадр и выходят из него. Если фильм о войне, которая ломает человека, то где война? Здесь война кажется отголоском прошлого, шумным действием вдали от санатория и ее душевнобольных постояльцев. Насилие реалистично, как и все происходящее, но любовь и уважение к героям здесь приглушается, ибо они видятся фоном для затуманенных тем автора. Дело в том, что даже у атмосферного кино должна быть субстанция, которой можно, нужно и хотелось бы сопереживать. “Запорошенные пеплом” – фильм значимый, но он не обладает друматургией, поэтому, как и сам санаторий – мертвый.


Темы картины “Запорошенные пеплом ” – война, страх чужого, насилие и, прежде всего – сохранение человеческой жизни. Картина разделена на четыре главы. Почему так? Не влияет ли формализм на восприятие зрителей?

Четыре главы – четыре степени превращения главного героя – немецкого врача Ульриха. Сперва он думает, что готов к переменам; после – санаторий, который кажется мирным убежищем; далее – понимание обреченности, а в конце – вновь война.

Зритель наблюдает за изменением мировозрения немца. Для управляющего санаторием – героя Леонида Ленца – это пройденный этап, а Ульрих весьма наивный персонаж. Он – образ, травмированный войной. Персонаж Ленца осознает настоящее положение дел и относится к окружающему миру с трепетным чувством сопереживания, именно поэтому он приносит несчастному мальчику деревянные цифры, чтобы тот научился считать.

Деление на главы ничего не меняет. Нет никакой стены между экраном и аудиторией. Для меня главы – ступени эволюции. Когда появляются титры, мы не знаем, что происходит, но никто не отменяет воображения зрителя.

Немецкий хирург пытается спасти мальчика, о котором все забыли. В эпилоге мы видим, что мать ребенка убивают, но в фильме отсутствует прошлое ребенка. Какова роль этого мальчика?

Дитя – светлый микрокосм военной эпохи. Предполагается, что в финале врач и мальчик убегают от бед санатория. Молодой разум сможет поменять собственное мышление, но, как показывает история, войн избежать не удается. А Вторая мировая война оказывается более деструктивной. На самом деле, Первая мировая война никогда не заканчивалась, а только деформировалась. Даже затишье между войнами – иллюзия покоя.

Получается, Вы не видите свет в конце туннеля?

Совершенно точно.

Есть ли тут протагонист и антагонист?

Не случайно в фильме изображена сцена жертвоприношения. Персонаж Леонида Ленца не желает перемен. Иными словами, в санатории все идет своим чередом, все неустанно тлеет. Напротив, герой Ульриха Маттеса приходит с прогрессивной целью активно менять судьбу постояльцев, но с его появлением санаторий становится более уязвимым местом. Немец живет в рациональном мире, а русский – в эмоциональном. Управляющий более человечен, чем кто-либо другой в санатории. Он умирает с гуманным призывом бежать от душевнобольных.

В чем мораль героя Ленца?

Принятие только рациональных решений – путь к отчуждению. Более драгоценной чертой человека является его чуткость.

Почему Леонид Ленц? И в чем отличие театрального актера и актера кино?

В Латвии уже нет актеров кино. У нас есть сильный состав в Рижском театре русской драмы. Для меня Леонид Ленц – громадное открытие. Его лицо демонстрирует ту прожитую жизнь, которая была необходима для этого фильма.

Конечно, я беспокоился за свой выбор, потому что актеры театра вынуждены говорить громко и двигаться размашисто, дабы быть понятыми публикой последних рядов. В кино же играет роль даже взгляд или шепот. Меня отговаривали, но режиссерское чутье не подвело и, в конце концов, в кадре Леонид Ленц и Ульрих Маттес проявились равными соперниками. Вдобавок ко всему в фильме привлекает смешанность языков, которая органична и свойственна Латвии.

Тут стоит обратить внимание на Дмитрия Ялдова, который прекрасно изобразил душевнобольного ребенка. А Дима – дилетант! Я заметил, что русские – люди более открытые, чем латыши – холодные и весьма стесненные, поэтому из них эмоции приходится вытягивать. Работа с Димой вообще получилось счастливой прогулкой в парке. Он не смотрит в камеру и не задает вопросов. Ему даешь аллюзию на что-то или ключевое слово, а он делает. Дмитрий Ялдов – подарок на фоне актеров со стажем. И вцепились мы в него очень быстро. Удача.

Санаторий – метафора смерти и результат отказа людей от веры. “Запорошенные пеплом” – мистический триллер, а не драма. Что такое мистика? Это тайна. Вот тайна картины невнятна. Однако это рассуждения. Где в сюжете проходит грань между реальными событиями и вымыслом?

Произошел поразительный случай. Вся история – вымысел, но однажды после окончания съемок нам прислали фотографию 1917 года, на которой изображен санаторий, его пациенты и врачи – все похожи на главных героев. Называйте это совпадением или преувеличением, но всмотритесь в эту фотографию, которую мы специально показали в конце фильма. Реальные события приписали уже по ходу дела. Историческая магия, что страшно подумать.

Где здесь авторский голос?

Моя душа лежит с персонажем управляющим санатория. Для меня Ульрих – альтер-эго, потому что в нем, как в себе, я стараюсь не орудовать холодным рационализмом, а ищу внутренний гуманизм. Герой Ленца получился настолько мощным, что он влияет и на меня.

О войнах очень много фильмов. Почему появился такой интерес к Первой мировой? Чем Ваша картина отличается от других? В чем вызов для Вас и для зрителя?

На самом деле, это вневременная метафора. Намек на эпоху – лишь основа для сюжета. Для меня Первая мировая война – начало смерти человечества. Мысль о том, что человек обязан существовать по уму – не работает. Структура существует и отсутствует одновременно. На мой взгляд, война – не эмоции. Люди готовят себя к войне. Вопрос остается в моменте начала крупных действий. Как только появляется возможность, люди последовательно пойдут в наступление. Понятное дело, без случайности не обойтись, но вера в абсолютизм человеческого разума влияет на эскалацию смерти, а это уже путь в никуда.

Убежден, что “Запорошенные пеплом” – фильм для подготовленного зрителя. Дабы исправить или хотя бы улучшить жизнь, необходимо осознать недостатки и настоящее положение дел. В каком состоянии находится кино сейчас и, скажем, находилось лет 20 назад?

Оно находится в стагнации. Я чрезвычайно пессимистичен к кино и бытию. Сегодня мало экспериментируют, а снимают много, но все в большей степени видится однотипным. Происходит бюрократия в массовом кинематографе. Даже молодых режиссеров, которые только делают первые шаги в создании кинолент, склоняют на тропу жанровых, нарративных фильмов под копирку. Нечто оригинальное остается в программах фестивалей, да и там часто происходит хаос.

А ведь такая волна коммерческого кино пришла сравнительно недавно.

Да, поворот в сторону общепонятного кино пришелся на конец 80-х и начало 90-х годов. До этого удерживалось равновесие артхауса и рыночных фильмов. Утрачено ощущение кино, как искусства. Между ними сохранялась вражда, а сейчас Голливуд побеждает. И авторская дерзость терпит сокрушительное фиаско.

На ум приходит курьезный случай литовского авангардиста Шарунаса Бартаса. На свою странную интимную драму он выбивал государственное финансирование, выдавая ее за военную киноленту. Деньги получил, а создал совершенно другое. Необходим замысел и образ, о чем уже хочешь кричать, а деньги придут. У режиссера должна быть преданность самому себе.

Ваши слова: “Я всегда чувствовал, что настоящая культура и настоящая жизнь, достойная человека, остались именно в XIX веке. По крайней мере, в среде состоятельных и образованных людей.” Какой он – человек состоятельный и образованный?

На мой взгляд, XIX век – активный пик душевного богатства людей. В то время прослеживается здравый баланс мысли и рефлексии. Если сегодня человек думает про любовь или смерть материально, как некие процессы, то в тот период человек был способен думать универсалиями, философствовать объемно. Сегодня большинство рефлексирует. Нет больших мыслей. Люди строят из себя умных, забыв о просвещенности и не вникая в подробности. Тем не менее, не будем забывать, что большие мысли той эпохи привели к большим войнам.

Вы – популист, говорите со всеми, или обращаетесь к узкой прослойке общества?

Я делаю кино так, как думаю и чувствую. Нам твердят, что кино создано для масс, а музыка или живопись – для элит. Это значит, что авторы обязаны делать просто и понятно, следуя вкусу общества. Так быть не должно! Нельзя упрощать киноленту, из-за чего интеллектуальный уровень продукта неуклонно снижается. И не нужно искать в моих словах высокомерия. “Запорошенные пеплом” развивает вкус людей, невзирая на заковыристое содержание.

Скорее всего, многие могут не понять фильм, но эта картина крайне важна для меня. Тут должна проявиться работа самого зрителя, его интеллект и фантазия. Не спорю, фильм депрессивный, поэтому и работа аудитории с ним оказывается тяжкой.

И все же самый мерзкий, грузный и пугающий пейзаж может стать самым оптимистичным, потому что он открывает глаза публике, побуждая человека к думам о судьбоносных переменах. Куда мы идем? Наше отношение к жизни снисходительно. Мы перестали бороться, поэтому изо дня в день обитаем в уюте. Даже связь между людьми потеряна, что отличает современность от советского времени. Звоночек тревожный. Надеюсь, “Запорошенные пеплом” кого-то пробудит.

Как долго проходило создание фильма? И сколько прошло времени с момента задумки до начала съемок?

Вынашивали идею и писали сценарий около года. Для полнометражной картины такой срок – ничто. А на съемки мы потратили лишь 21 день, потому что приходилось вписываться в график актера Ульриха Маттеса. И страшно то, что эти дни были разбиты на несколько периодов, ибо Маттес должен был присутствовать на каждом съемочном дне, даже если мы работали над крохотным эпизодом. Впрочем, такие жесткие рамки заставляли членов команды быть более концентрированными и цепкими. Так сказать, снимать то, что необходимо снимать.

А где снимали?

Один санаторий снимали в трех местах. И наша удача кроется в том, что три здания создают ощущение одного. Фасад снимали в Лаздоне, а интерьеры в Риге и поместье Кабиле. К слову, внешний вид санатория при определенном ракурсе напоминает дом Нормана Бейтса из фильма Хичкока “Психо”.

Я многим стараюсь задавать этот вопрос: зачем людям кино и что отличает кино от музыки и живописи?

Кино – выразительное искусство. В любой дисциплине существуют свои инструменты для демонстрации раздумий и эмоций. Не сомневаюсь, что кино не отличается от музыки и живописи именно в целях. Оно также и для всех, и для единиц. Кино является продолжателем культуры, передатчиком жизни поколений. Без искусства культура умрет.

Культура – это чувства или интеллект?

Это состояние общества. Популярно оно или нет – вопрос второстепенный. Фильмы вещают мысль такими методами, которые доступны языку кино.

Кто из мировых режиссеров повлиял на Ваш подход к кино и какие картины Вы можете посоветовать?

“Иди и смотри” Элема Климова, “Восхождение” Ларисы Шепитько, “Наудачу, Бальтазар” Робера Брессона, “Теорема” Пьера Паоло Пазолини, а из свежего могу рекомендовать “Корпорацию “Святые моторы”” Леоса Каракса и “Безмолвный свет” Карлоса Рейгадаса.

Что обобщает эти картины?

Они не показывают реальность, а проявляют путешествие души человека.

Беседовал Артур Завгородний